In case anyone needs me I'll be puking in the garden.
1. для Атры, Сириус/Лили (Maroon 5 - She Will be Loved)
варнинг: авторское видение песни, много каких-то бессмысленных слов и, кажется, ООСа
читать дальшеКогда мы впервые нормально поговорили с Сириусом Блэком, он мне заявил, что не верит в дружбу между полами. Разговор случился на поле для квиддича, на скамейке запасных. Подруги в тот день за мной не увязались, потому что тренировки отменили из-за зачетной недели, и пялиться было не на кого. Вот я и сидела в гордом одиночестве, лелея депрессию. Это был тот самый период моей жизни, которому я впоследствии прилепила ярлык «идиотия». Я переживала из-за нелепо и некрасиво закончившейся дружбы со Снейпом. Меня швыряло от чувства собственной вины к намерению обвинить Северуса во всем, целиком и полностью.
А Сириус явился на поле в гордом одиночестве, чтобы поискать там свои потерянные наручные часы. Остальная компашка осталась в школе – Люпин их не пустил, сказал, что если они хотя бы не начнут готовиться к истории, то все, он умывает руки, никаких шпор на зачете.
Увидев Блэка, я хотела сначала встать и уйти, а потом решила, что это будет детский сад. Конечно же, он, не найдя часов, плюхнулся рядом со мной, беззлобно выругался – потерю было жалко, мол, дядюшкин подарок. И спросил, чего это я такая грустная.
- Голова болит, - мрачно буркнула я.
Он сказал что это брехня, а я предложила ему пойти в задницу. Через пятнадцать минут у нас завязался вполне себе приятельский разговор, который вырулил, в итоге, на то, что произошло тогда у озера. Я сказала, что они вели себя как засранцы, а Блэк неожиданно заявил:
- С твоей стороны изначально было глупостью считать, что ты для Снейпа просто распрекрасная подруга. – Брови у меня поползли вверх, а он добавил: - Не бывает такого, когда, ну, парень и девчонка дружат, и хотя бы один из них не хочет другого, или другую, даже если речь о Снейпе… блин, извини, извини. Короче, ты поняла мысль.
Я невесело усмехнулась. Злиться на Блэка, конечно, хотелось, но это было бы несправедливо и по-бабьи. Он говорил правду, в сущности.
- Я вообще уверен, что Сопливчика самого бесят эти его высокие чувства. Ты для него, Эванс, слишком нормальная, слишком общительная, слишком магглорожденная, слишком красивая. И все такое.
И снова я промолчала. Блэк назвал меня красивой, ха. Нет, я знала, что я ничего, и я знала, что он знал, да и вообще… Но прозвучало это… короче, слишком спокойно и нормально, что ли. Не
«Эванс, у тебя сиськи класс, и вообще ты телочка, что надо». Адекватно прозвучало. И это было очень приятно.
- Не парься, в общем, - сказал Сириус, поднимаясь. – И на твоей улице Поттер с метлы упадет.
- Фу, - поморщилась я.
- Эванс, забей на эту дурную привычку. Я в жизни не поверю, что тебя действительно тошнит от малыша Джимми.
… И вот я сижу, объедаю розочки с собственного свадебного торта, и новоиспеченный муж периодически нежно утыкается губами в мою шею. Мы смеемся, все вокруг смеются. Счастье, любовь, и к черту войну – простые истины.
- Ты посмотри на этого придурка, - Джеймс кивает в сторону Сириуса, который собирается макнуть в искусственный пруд одну из хохочущих подружек невесты, Эммелину.
А я улыбаюсь и вспоминаю этот наш первый нормальный разговор с Сириусом Блэком, а еще тосты, которыми он сыпал весь сегодняний вечер. Сначала общий тост, потом один – для Джеймса, потом – для меня, персонально. «Ты мой самый удивительный друг, Лили».
Самый удивительный друг…
2. для Реньши, Оливер Вуд/Кэти Белл, песня Duffy - Warwick Avenue
читать дальшеЭто хорошо еще, что её никто не узнает. Нет, и в маггловской части Лондона волшебников порядочно встречается, но возможность сохранить инкогнито тут, все же, легче. И вот Оливер наблюдал со стороны, как Кэти Белл, одна из лучших британских игроков в квиддич, переминается с ноги на ногу у входа на станцию метро Уорвик-авеню. Лицо у Кэти немного потерянное, но она периодически словно пытается себя же сжать в кулак, собраться. Такая была у неё замечательная привычка: дисциплинировать себя мгновенно, если нужно. Иначе не было бы в её жизни никаких побед.
Сейчас она стояла там, хмурилась, а толпа магглов, возвращающихся домой с работы, обтекала её темной рекой. Как же Оливер любил лицо Кэти, нежное-нежное, большеглазое!.. И кто сказал, что у волевых спортсменок не бывает таких мягких, трогательных черт? Почти детских. Девочка. Она всегда была Девочкой.
А, к черту, есть ли смысл стоять тут. Хотя его бы воля – стоял и любовался бы вечно. Или подошел бы, взял её за руку и тихо сказал: «Пойдем домой» - но ведь он знает, какая будет реакция. Да и потом к кому домой-то? У каждого из них – свой, а общего никогда не было, и никогда уже не будет.
Оливер все равно не повернул обратно. Сунул руки в карманы и пошел к ней, лавируя между людьми, спешащими в разинутую пасть подземки. Кэти уже видела его периферийным зрением, но головы не двинула. Думала о том, почему же она так любит маггловское метро. Оливер однажды предположил, что это из-за контраста: Кэти столько времени проводит в небе, что спуск под землю должен играть роль волнующей альтернативы. Возможно, согласилась она, да. А еще там хорошо думается, в метро. Пусть там душно, людно, мрачновато… это все даже в плюс. Вспоминаются истории про свет в конце тоннеля.
- Привет. - Оливер дотронулся до её плеча.
Когда, два года назад, он заявил, что собирается заняться только тренерской работой – то есть, уйти из большой игры на пике славы – у виска пальцем не крутил только ленивый. Когда он объявил, что будет тренировать женскую сборную, с общественностью сделалась истерика. Когда женская сборная стала чемпионом мира…
…Кэти на приветствие ответила коротким, напряженным кивком. Оливер видел, что белки её глаз испещрены тонкими розоватыми капиллярами. Недосып? Перед тем чемпионатом он вовремя заметил у неё точно такую же воспаленнность и пригрозил, что выгонит её из команды, если Кэти не начнет выспаться. Она послушалась.
- Кэти…
- Я хотела все сказать тебе лично. Ненавижу трусливые и бессмысленные письма.
Вот. Она всегда была очень открытой и честной. Она не хотела делиться с миром подробностями своей личной жизни, но и скрываться не желала. Так легко сейчас вспоминалось: победный рев толпы, фотовспышки, кубок в руках капитана… и Кэти, на глазах у всей вселенной бросается Оливеру на шею и целует его горячими, искусанными губами. Несколькими днями раньше, лежа с ним под одним одеялом, она спрашивала, почему же, интересно, все это не произошло между ними еще в школе.
- Ну, давай, - Кэти со смехом слегка ткнула Оливера в бок кулачком, - что мне написать в мемуарах? «Мы были тогда молодыми и глупыми?».
- Вообще-то, ты мне нравилась всегда, - ответил Оливер после паузы.
… - Я ухожу из команды, Оливер. Я ухожу из квиддича и уезжаю в Манчестер. Я ухожу от тебя.
Почему он решил, что она будет прощать ему все? Ведь Оливеру казалось, что он так хорошо знает Кэти.
Но слишком обманчиво-нежное у неё лицо.
Сначала, конечно, до неё доходили только слухи о нём и Джейми Кристи, их ловце. Она ни о чем Оливера не спрашивала. Она просто пришла к нему в неурочное время. История, старая как мир.
Кэти могла бы рассказать ему то, о чем собиралась еще давно, когда все было хорошо. Что квиддичем она так рьяно болела лишь потому что болела самим Оливером. Всю жизнь, еще со школы. И все предыдущие годы были прогрессом, путем к вершине, к нему. А что теперь? Обвал, регресс, оползень. С неба – под землю.
-Милая, Кэти, подожди, подожди! Ты не…
Оливер говорил быстро и хрипло, пытался взять её за руку, повторял, что она не может просто так взять и перечеркнуть все. Почему же не могу, думала Кэти, если я однажды просто вязла и смогла всего этого добиться.
Он хотел схватить её за плечи, прижать к себе, но толпа, с удвоенной силой хлынувшая в поземку, разделила их, и все, что удалось Оливеру разглядеть – смешной школьный хвостик Кэти, далеко внизу, где ступени уходили в темноту.
3. для Faraday - Чарли/Клер (3 doors down - Here Without You).
Недоынца, пвп (не, ну какой-то сюжет там есть...), далековато от песни, ахинея, бессвязный бред, и вообще я знаю, кто меня за это убил бы. Папа Шепард!
читать дальшеУ неё ладони пахнут акварельными красками.
Это все рисунки, которые её сыночек рисовал для другой тети за много миль отсюда.
Чарли принес их ей в первый день, а сам он взял эти пестрые альбомные листы у человека по имени Кристиан. «У твоего отца», - скажет он позже, будучи уже в курсе всего.
Кстати, первым вопросом, который Чарли задал Кристиану, было не «Я умер?», а «Я жив?».
- Оптимистичный настрой, - засмеялся тот. – Жив. Здесь – жив. Она, впрочем, тоже. Ей, правда, повезло больше, но…
- Она?..
- Внутри, - Кристиан указал на дверь той самой покосившейся избенки, на пороге которой очнулся Чарли.
… Клер плакала над рисунками, слезы капали на голубое акварельное небо.
- Клер, ну что ты, все будет хорошо. Они вернутся, ты вернешься. Вы с Репкой будете вместе.
Господи, он и сам-то не до конца еще разобрался, что за хрень творится вокруг, что это за измерение, или мир, или что-там-еще (Кристиан обещал объяснить в свое время). Не разобрался – а уже её утешал. Но ведь он иначе не мог. Он привык так.
- Не уходи. Не уходи хотя бы ты, не бросай меня больше, не уходи… - её губы шептали это его губам, разрывая поцелуи.
- Я уже жила без тебя, - её руки расстегивали его ремень, нежные тонкие пальчики путались, она прижималась к нему, запрокидывая голову, чтобы слезы текли назад, к ушам.
- И я больше не смогу, - она отступает на полшага назад, почти уже спокойная, и стаскивает майку через голову. Золотистые волосы падают на плечи и грудь.
Кожа у неё такая белая – почти что светится. Она даже от простого поцелуя нежно алеет. Или просто его губы слишком горячие.
Это все реально, какой бы эта реальность не была. Клер мнет в гармошку ткань его майки, прежде чем стянуть, Клер снова отступает – приглашая за собой. Влажный штрих её языка по его ключице.
- Ты купался в океане?..
- Что?
- Кожа… солоноватая… как морская вода, - объясняет она шепотом, а сама целует и целует его в шею, в мочку уха, и в губы.
Океан? Купался? О, да. «Пенни не посылала корабль».
- Да.
- Ненавижу океан, - выдыхает она. - Теперь. А тебя, тебя…
- Что? – спрашивает он, и накрывает её левую грудь ладонью. Сжимает. Клер проглатывает тихий стон.
- Лю…блю. Люблю…
И все меняется ежесекундно – бриз сменяется ветром, ветер -цунами, и вот уже она всхлипывает, пряча лицо у него на груди, а он целует её в висок, остывая внутри неё. Так было в первый раз – но за ним следуют другие дни, другие ночи. Клер, бывает, закусывает нижнюю губу, эдакое детское «хочу», и толкает его на кровать – кровать здесь единственная, узкая, почти как в келье, только какая уж тут келья. Он смотрит снизу вверх, она наклоняется. Губы, кончик носа, лоб, отросшая челка – и щекотно, и невыносимое наслаждение. Мускулы его живота напрягаются, мысли скользят ниже, ниже, где порхают её теплые руки… Взрыв рядом, но она не дает ему случиться – рано. Бросается вперед, ложится сверху, они целуются, и целуются, и целуются. Раздеваются. Она такая красивая, желанная, беспомощная. Такая нежная, теплая, терпко-сладкая. Он начинает запоминать её тело. Люблю твои руки, сказала Клер однажды. Руки музыканта. Только ты можешь… только ты… как хорошо, Чарли.
Она всегда первая («Пожалуйста, пожалуйста…») просит войти в неё. Сначала двигаются мягко, потом она шепчет: «Быстрее» и «Еще», а он повторяет, улыбается, дразнит, а потом подчиняется. Если он сверху, она всегда оплетает его ногами, руками – движение её бедер вверх (глубже) - взгляд всегда глаза в глаза (там туман, сон, явь, жизнь). Если сверху она, то взгляд этот пронзает сильнее, как будто и паришь, и падаешь. Протянуть руку, скользнуть ладонью по её животу и выше, к маленьким темно-розовым сосками. Мир тонет, мир горит, вверх и вниз, плавно, быстрее, вдох-выдох. Полустоны, крик, обрывки имен.
Чарли баюкает Клер в своих объятьях, но она не сразу засыпает, а осторожно касаясь губами, покрывает поцелуями его лицо, плечи, грудь. Утром она точно так же, стягивая с него простыню, целует его спину (он всегда спит на животе) на которой видны тонкие розоватые царапины. Он просыпается и вздыхает, она тихонько смеется.
Однажды, думает Чарли, я проснусь, а её не будет рядом – тогда я пойму, что я, все-таки, в аду.
- Совсем скоро, Чарли, тебе надо будет навестить старого друга,- говорит Кристиан. Они стоят снаружи хижины, вокруг предутренний сумрак. Клер, разумеется, еще спит.
Чарли понимает: то, что он жив, не означает, что он когда-либо вернется к жизни предыдущей. Увидит Лиама. Будет жить в Лос-Анджелесе с Клер и Репкой.
Но у него нет выбора.
И он должен быть благодарен за эту реальность.
И он благодарен.
Он входит в хижину осторожно, чтобы не разбудить Клер. Легкий порыв ветра на секунду приподнимает уголки детских рисунков, висящих на стенах.
Клер спит, подложив руку под щеку. Чарли садится на край кровати. В ушах звучит последнее, что Кристиан сказал ему сегодня:
«Ты же не думаешь, что вы теперь навечно вместе?»
Он закрывает глаза.
4. Для Али, Дес/Пенни (ВИА Гра - Good morning, папа!)
читать дальше- Ты будешь лучшим отцом на свете, - уверено говорит Пенни, когда их яхта дрейфует у берегов Фиджи. Живота у Пенелопы еще совсем нет, но вот в лице появилось что-то новое, словно свет загадочных огней под прозрачными волнами.
Десмонд наклоняется и целует её живот сквозь льняное платье, потом, выпрямившись, снова целует - в губы. Ветер ревниво подхватывает пряди её волос и щекочет ими лицо Деса.
… Вскоре его начинают мучить кошмары. Нет, в них их яхта не попадает в шторм, Пенни не гибнет в родах, и даже Чарльз Уидмор не находит их. В них Десмонд обнаруживает себя в чужих и непонятных краях, он пьет прогорклое пиво и с ужасом понимает, что снова сбежал, сбежал куда глаза глядят - от Пенни и их нерожденного еще сына. Он не мог в этих снах найти объяснения своему поступку, но зато голос Уидмора (о, без него все-таки не обошлось!) объяснял все прекрасно. «Потому что ты трус, Десмонд».
Он просыпался в испарине, вглядывался в спящую Пенни, шептал «никогда, никогда, никогда не брошу». Убеждал себя.
Беременность сделала Пенелопу романтично-возвышенной. Пенни могла проснуться утром, растолкать Деса и сказать: «А давай в Ниццу». И они плыли через полмира в Ниццу. Буквально.
Еще Пенни теперь постоянно носила платья, подвязывала волосы лентой, читала стихи. Хихикала: «Нет, я сама себя не узнаю». Лицо у неё непривычно загорело, и глаза от этого казались синее и ярче. Дес брал это лицо в ладони, бережно, как драгоценность.
…А кошмары продолжают сниться. Он еще ни разу не разбудил Пенни и ни в чем ей не признался, и от этого возникало ощущение одиночного заточения, проклятия притворством.
Живот Пенелопы округлялся. Десмонд настаивал, чтобы они причалили в каком-нибудь адекватном европейском порту и показались врачу. Но Пенни, всегда такая практичная, вдруг решила (видимо, на волне всей этой новой гормональной романтики), что это ни к чему. Женщины, сказала она, в древние времена рожали прекрасных здоровых детей, потому что не тряслись над каждым шевелением ручки или ножки в утробе, и не облучали их в кабинетах УЗИ. Они были близки к природе, «…и мы с тобой, любимый, - добавляла она, - тоже сейчас весьма к ней близки, поэтому все будет хорошо». Десмонд нехотя смирялся.
Потом ему стало хуже. То, что не снилось по ночам, преследовало днем. Он словно воочию видел и шторма, и как Пенни кричит от боли, вся в крови.... И словно кто-то нашептывал Десу: ты будешь виноват, если это случится. Это не жизнь для твоей любимой женщины. Ей нужна нормальная крыша над головой. Постоянство. Врачи. Все, к чему она привыкла. Без тебя она, кстати, тоже привыкла жить. Чарльз Уидмор никогда не успокоится, пока не найдет свою дочь… но ведь Пенни скрывается из-за тебя. Не лучше ли тебе уйти, Десмонд? Уйти, уйти, она потом поймет, позже…
Вообще-то это идиотизм, убеждал себя Десмонд. Ты пережил армию, тюрьму, три года страшного одиночества… и теперь, наконец-то, решил сойти с ума?..
(решил)
…Десмонд поднялся из-за стола, открыл кухонный шкаф, достал бутылку. В ней светился янтарем хороший виски. Единственный алкоголь в «доме», не считая банки медицинского спирта. Общество трезвости.
Со стуком водрузив бутыль на тот же стол, Десмонд облокотился о столешницу и на секунду прикрыл глаза. Кровь стучала в висках
(этот Остров Остров он тебя не оставит сведет с ума)
Пенни не было на яхте, выскочила в магазин, отказавшись от сопровождения («Я на секундочку»). А Дес чувствовал, что реальность ускользает, что все вокруг – лишь декорации, и сейчас они рухнут, а Пенни не придет больше. Вместо неё войдет эта женщина из Лос-Анджелеса, мать Фарадея, и скажет…
«Трус».
Хотелось выпить.
Может, происходящее вокруг – очередная вспышка пополам с иллюзией.
«Трус».
Он потянулся к виски.
Но его руку перехватила другая рука – теплая, родная, реальная. Губы, осторожно поцеловавшие его в уголок рта – были реальными. И вся Пенни, обнимавшая его, была реальной, настоящей. Он не услышал, как она вошла, но она была настоящей.
Десмонд и не заметил, что он весь покрыт испариной, что его трясет как в лихорадке. Пенни шептала ему слова утешения, которые шепчут маленьким детям.
… - Ты не трус, Десмонд.
Мир вокруг начинает качаться – прилив. Он им не мешает, убаюкивает. Это ведь теперь их стихия, жизнь на воде. Привыкли, сроднились.
- Знаешь, кто был трусом?
Десмонд перебирает в темноте её волосы.
- Кто?
- Мой отец. Да, мой отец, - повторяет Пенни с неожиданным жаром, приподнимаясь на локте. – Я говорю «был трусом», потому что… нет, он не умер для меня, я не могу сказать так, он же, все-таки…
(«Тихо, тихо», - приговаривает Десмонд, гладя её спину, и Пенни, чуть успокоившись, снова опускается на подушку).
-… Он никогда не был женат на моей матери и, более того, никогда не жил с ней. С нами. Он все время уезжал куда-то… периодически возвращался, подкидывал какие-то деньги, а потом опять исчезал.
- Куда?
- Не знаю. И мама, кажется, не знала. Потом она заболела. Рак. Она год умирала. Отца все это время не было видно. Он объявился только после её смерти, забрал меня к себе. И осыпал, так сказать, любовью и заботой. Он дал мне все, да. Но он думал, будто бы я ничего не помню – будто бы я была слишком мала для того, чтобы помнить.
- А ты не забыла.
- Я ни-ког-да не забывала.
И я знаю, что он рассказывал людям: что я плод случайной связи, и он узнал обо мне только после смерти мамы, но он любит, да, он любит меня… Десмонд, ты не будешь таким как он. Я знаю.
… Прилив обнимает берег. Десмонд засыпает – его ждет первая ночь без кошмаров.
- Ты будешь лучшим отцом на свете, - шепчет ему Пенелопа.
5. для annelia - Хартиган/Нэнси, АУ (Laleh - Call on Me)
читать дальшеИ он спрашивает: «Ты же любишь сладкое?».
- Почему ты так решил? – с усмешкой спрашивает она.
- Потому что все девочки любят сладкое.
Иногда она не знает, хочет ли она быть для него взрослой девушкой, или оставаться маленькой девочкой. Наверно, надо примириться с тем, что две эти ипостаси сливаются для него в одну.
Он принес для неё желейные конфеты, подтаявшие, фруктово-приторные. Она так осторожно кладет их в рот, так умилительно щурится от удовольствия – девочка и есть.
Им до сих пор обоим не верится, что Бэсин-сити остался позади.
Или это только сон?
Или я, все же, умер, и это рай (если я, конечно, заслужил рай), думает Хартиган.
Или я, все же, умерла, и это рай (если я, конечно, заслужила рай), думает Нэнси.
По ночам она для него совсем не маленькая девочка (или?..)
Еще она любит считать его шрамы (от пистолетных выстрелов).
Проводить по ним подушечками пальцев, целовать.
Он говорит: «Ты больше никогда не будешь заниматься тем, чем занималась, Нэнси. Я люблю тебя».
А она рассказывает ему о том, как сочиняла ему письма в школе, делая вид, что решает задачи по математике.
Я бы всегда тебя ждала, говорит Нэнси. Понимаешь, если бы ты зациклился на этом своем «Нэнси-ты-еще-слишком-мала-ты-почти-еще-ребенок», я бы все равно – ждала. Ты бы передумал, знаю-знаю. Как же иначе?
Она засыпает у него на груди.
А Хартиган думает: может ли сердце разорваться от любви, или все поэты брешут?
Ему нравится последний вариант, потому что ему жизненно необходима жизнь.
«Нэнси».
6. Ди и Лектер - Saw, они-сами-знают-что. (Fleur - Формалин)
Много недосказанного и необоснованного, но что есть, то есть.
читать дальшеОбезболивающее притупляет ноющую боль от порезов на теле. Сознание же притупляет (нет, обрубает) желание запить обезболивающее хорошей порцией алкоголя.
Он разобрался со всеми следами прошедшей ночи, сожравшей специального агента Страма.
Что ж, теперь – навстречу новому дню. Ха. Похоже на дурацкий слоган рекламы дешевых хлопьев. Или растворимого кофе.
Встреча с Эрикссоном была назначена на два часа. Экстренный слет по поводу, собственно, Страма и новых жертв – на половину четвертого. Хотя кристально ясно, что больше ФБР не даст копам ни кусочка урвать. Только не в этот раз. Это уже – их падаль.
А у Хоффмана пока другие дела.
… Детский психиатр похожа на покойную агента Перес. У неё такие же огромные черные глаза. И выражение лица как у девочки, которая одновременно пытается заслужить похвалу и боится наказания.
- Как она? – спрашивает Хоффман.
- Стабильно. – Глаза драматически блестят. – Вы можете войти, но, пожалуйста, будьте осторожны.
- Как же иначе.
Отвратительный мертвый свет в этой палате. Корбетт из-за него кажется еще бледнее, о, и эта казенная больничная рубашка – бедная девочка, черт, знали бы они… Плюшевый медведь в изголовье кровати. Корбетт отодвигает его, чтобы посмотреть на вошедшего.
- Привет.
- Привет, - тускло отзывается она.
- Я с пустыми руками. Прости.
- Не важно.
Хоффман садится рядом.
(Их мысли. Не произносимые вслух слова. Текут между ними. )
- Как ты спала сегодня?
- Я не спала.
У неё совсем серые губы.
- Я делала вид, что сплю, - шепчет Корбетт.
- Так нельзя, - он протягивает руку, но дотрагивается только до её одеяла, не до неё самой. – Тебе нужны силы, Корбетт. Понимаешь?
- Да. Когда я смогу уйти отсюда?
… Социальный работник покидает их дом с искренней улыбкой на устах.
- Что она сказала? – интересуется Корбетт, возникая на пороге кухни.
- Что ей нравится, как ты адаптируешься.
Она сунула руки в карманы джинс и наморщила нос:
- Правда?
- Ну… я ей поверил.
Он воткнул соломинку в пакет сока и протянул ей. Корбетт рук из карманов не вынула – наклонилась и стала пить так. Напившись, облизнулась и спросила с нажимом:
- А как ты считаешь? Я адаптируюсь?
Хоффман встал спиной к окну, сложил руки на груди и внимательно посмотрел на неё. Молча.
- Ну?
Он продолжал молчать до тех пор, пока она не почувствовала себя по-дурацки. Но взгляда не отвела, и он, наконец, соизволил заговорить:
- Мы с тобой проясняли тему заслуженных и незаслуженных оценок, кажется.
Корбетт вспыхнула:
- А что, я не заслужила?
Она опустилась на табурет, проворно закатила левую штанину. На её узкой голени заживал длинный, прижженный йодом порез. Не из тех, что оставляют шрамы, но внушительный.
- Вот это – разве это…
- Успокойся, во-первых.
О , он-то был само спокойствие.
– Во-вторых, в том, что ты лезла не в свое дело, заслуги мало.
Она закрыла лицо ладонями. Знала, что он прав. Он брал её в мастерскую, чтобы только показать работу, а не подпускать к ней. Подпускать к устройствам. Она не послушалась, и…
- Хорошо, - Корбетт выпрямилась. – Хорошо. Прости. Мне просто надо знать, что я… что все не просто так. Что я достойна чего-то.
Теплая ладонь легла на её макушку. Погладила волосы. Корбетт зажмурилась. Вот теперь-то ей захотелось плакать.
- Не просто чего-то. А всего. Я верю в тебя.
- Правда? – тихо спросила она.
(правда или выкуп правда или выкуп любимая игра её брата).
- Да.
Он присел на корточки и одернул штанину её джинс. Осторожно, чтобы не задеть порез.
- Да, Корбетт. Конечно.
варнинг: авторское видение песни, много каких-то бессмысленных слов и, кажется, ООСа
читать дальшеКогда мы впервые нормально поговорили с Сириусом Блэком, он мне заявил, что не верит в дружбу между полами. Разговор случился на поле для квиддича, на скамейке запасных. Подруги в тот день за мной не увязались, потому что тренировки отменили из-за зачетной недели, и пялиться было не на кого. Вот я и сидела в гордом одиночестве, лелея депрессию. Это был тот самый период моей жизни, которому я впоследствии прилепила ярлык «идиотия». Я переживала из-за нелепо и некрасиво закончившейся дружбы со Снейпом. Меня швыряло от чувства собственной вины к намерению обвинить Северуса во всем, целиком и полностью.
А Сириус явился на поле в гордом одиночестве, чтобы поискать там свои потерянные наручные часы. Остальная компашка осталась в школе – Люпин их не пустил, сказал, что если они хотя бы не начнут готовиться к истории, то все, он умывает руки, никаких шпор на зачете.
Увидев Блэка, я хотела сначала встать и уйти, а потом решила, что это будет детский сад. Конечно же, он, не найдя часов, плюхнулся рядом со мной, беззлобно выругался – потерю было жалко, мол, дядюшкин подарок. И спросил, чего это я такая грустная.
- Голова болит, - мрачно буркнула я.
Он сказал что это брехня, а я предложила ему пойти в задницу. Через пятнадцать минут у нас завязался вполне себе приятельский разговор, который вырулил, в итоге, на то, что произошло тогда у озера. Я сказала, что они вели себя как засранцы, а Блэк неожиданно заявил:
- С твоей стороны изначально было глупостью считать, что ты для Снейпа просто распрекрасная подруга. – Брови у меня поползли вверх, а он добавил: - Не бывает такого, когда, ну, парень и девчонка дружат, и хотя бы один из них не хочет другого, или другую, даже если речь о Снейпе… блин, извини, извини. Короче, ты поняла мысль.
Я невесело усмехнулась. Злиться на Блэка, конечно, хотелось, но это было бы несправедливо и по-бабьи. Он говорил правду, в сущности.
- Я вообще уверен, что Сопливчика самого бесят эти его высокие чувства. Ты для него, Эванс, слишком нормальная, слишком общительная, слишком магглорожденная, слишком красивая. И все такое.
И снова я промолчала. Блэк назвал меня красивой, ха. Нет, я знала, что я ничего, и я знала, что он знал, да и вообще… Но прозвучало это… короче, слишком спокойно и нормально, что ли. Не
«Эванс, у тебя сиськи класс, и вообще ты телочка, что надо». Адекватно прозвучало. И это было очень приятно.
- Не парься, в общем, - сказал Сириус, поднимаясь. – И на твоей улице Поттер с метлы упадет.
- Фу, - поморщилась я.
- Эванс, забей на эту дурную привычку. Я в жизни не поверю, что тебя действительно тошнит от малыша Джимми.
… И вот я сижу, объедаю розочки с собственного свадебного торта, и новоиспеченный муж периодически нежно утыкается губами в мою шею. Мы смеемся, все вокруг смеются. Счастье, любовь, и к черту войну – простые истины.
- Ты посмотри на этого придурка, - Джеймс кивает в сторону Сириуса, который собирается макнуть в искусственный пруд одну из хохочущих подружек невесты, Эммелину.
А я улыбаюсь и вспоминаю этот наш первый нормальный разговор с Сириусом Блэком, а еще тосты, которыми он сыпал весь сегодняний вечер. Сначала общий тост, потом один – для Джеймса, потом – для меня, персонально. «Ты мой самый удивительный друг, Лили».
Самый удивительный друг…
2. для Реньши, Оливер Вуд/Кэти Белл, песня Duffy - Warwick Avenue
читать дальшеЭто хорошо еще, что её никто не узнает. Нет, и в маггловской части Лондона волшебников порядочно встречается, но возможность сохранить инкогнито тут, все же, легче. И вот Оливер наблюдал со стороны, как Кэти Белл, одна из лучших британских игроков в квиддич, переминается с ноги на ногу у входа на станцию метро Уорвик-авеню. Лицо у Кэти немного потерянное, но она периодически словно пытается себя же сжать в кулак, собраться. Такая была у неё замечательная привычка: дисциплинировать себя мгновенно, если нужно. Иначе не было бы в её жизни никаких побед.
Сейчас она стояла там, хмурилась, а толпа магглов, возвращающихся домой с работы, обтекала её темной рекой. Как же Оливер любил лицо Кэти, нежное-нежное, большеглазое!.. И кто сказал, что у волевых спортсменок не бывает таких мягких, трогательных черт? Почти детских. Девочка. Она всегда была Девочкой.
А, к черту, есть ли смысл стоять тут. Хотя его бы воля – стоял и любовался бы вечно. Или подошел бы, взял её за руку и тихо сказал: «Пойдем домой» - но ведь он знает, какая будет реакция. Да и потом к кому домой-то? У каждого из них – свой, а общего никогда не было, и никогда уже не будет.
Оливер все равно не повернул обратно. Сунул руки в карманы и пошел к ней, лавируя между людьми, спешащими в разинутую пасть подземки. Кэти уже видела его периферийным зрением, но головы не двинула. Думала о том, почему же она так любит маггловское метро. Оливер однажды предположил, что это из-за контраста: Кэти столько времени проводит в небе, что спуск под землю должен играть роль волнующей альтернативы. Возможно, согласилась она, да. А еще там хорошо думается, в метро. Пусть там душно, людно, мрачновато… это все даже в плюс. Вспоминаются истории про свет в конце тоннеля.
- Привет. - Оливер дотронулся до её плеча.
Когда, два года назад, он заявил, что собирается заняться только тренерской работой – то есть, уйти из большой игры на пике славы – у виска пальцем не крутил только ленивый. Когда он объявил, что будет тренировать женскую сборную, с общественностью сделалась истерика. Когда женская сборная стала чемпионом мира…
…Кэти на приветствие ответила коротким, напряженным кивком. Оливер видел, что белки её глаз испещрены тонкими розоватыми капиллярами. Недосып? Перед тем чемпионатом он вовремя заметил у неё точно такую же воспаленнность и пригрозил, что выгонит её из команды, если Кэти не начнет выспаться. Она послушалась.
- Кэти…
- Я хотела все сказать тебе лично. Ненавижу трусливые и бессмысленные письма.
Вот. Она всегда была очень открытой и честной. Она не хотела делиться с миром подробностями своей личной жизни, но и скрываться не желала. Так легко сейчас вспоминалось: победный рев толпы, фотовспышки, кубок в руках капитана… и Кэти, на глазах у всей вселенной бросается Оливеру на шею и целует его горячими, искусанными губами. Несколькими днями раньше, лежа с ним под одним одеялом, она спрашивала, почему же, интересно, все это не произошло между ними еще в школе.
- Ну, давай, - Кэти со смехом слегка ткнула Оливера в бок кулачком, - что мне написать в мемуарах? «Мы были тогда молодыми и глупыми?».
- Вообще-то, ты мне нравилась всегда, - ответил Оливер после паузы.
… - Я ухожу из команды, Оливер. Я ухожу из квиддича и уезжаю в Манчестер. Я ухожу от тебя.
Почему он решил, что она будет прощать ему все? Ведь Оливеру казалось, что он так хорошо знает Кэти.
Но слишком обманчиво-нежное у неё лицо.
Сначала, конечно, до неё доходили только слухи о нём и Джейми Кристи, их ловце. Она ни о чем Оливера не спрашивала. Она просто пришла к нему в неурочное время. История, старая как мир.
Кэти могла бы рассказать ему то, о чем собиралась еще давно, когда все было хорошо. Что квиддичем она так рьяно болела лишь потому что болела самим Оливером. Всю жизнь, еще со школы. И все предыдущие годы были прогрессом, путем к вершине, к нему. А что теперь? Обвал, регресс, оползень. С неба – под землю.
-Милая, Кэти, подожди, подожди! Ты не…
Оливер говорил быстро и хрипло, пытался взять её за руку, повторял, что она не может просто так взять и перечеркнуть все. Почему же не могу, думала Кэти, если я однажды просто вязла и смогла всего этого добиться.
Он хотел схватить её за плечи, прижать к себе, но толпа, с удвоенной силой хлынувшая в поземку, разделила их, и все, что удалось Оливеру разглядеть – смешной школьный хвостик Кэти, далеко внизу, где ступени уходили в темноту.
3. для Faraday - Чарли/Клер (3 doors down - Here Without You).
Недоынца, пвп (не, ну какой-то сюжет там есть...), далековато от песни, ахинея, бессвязный бред, и вообще я знаю, кто меня за это убил бы. Папа Шепард!
читать дальшеУ неё ладони пахнут акварельными красками.
Это все рисунки, которые её сыночек рисовал для другой тети за много миль отсюда.
Чарли принес их ей в первый день, а сам он взял эти пестрые альбомные листы у человека по имени Кристиан. «У твоего отца», - скажет он позже, будучи уже в курсе всего.
Кстати, первым вопросом, который Чарли задал Кристиану, было не «Я умер?», а «Я жив?».
- Оптимистичный настрой, - засмеялся тот. – Жив. Здесь – жив. Она, впрочем, тоже. Ей, правда, повезло больше, но…
- Она?..
- Внутри, - Кристиан указал на дверь той самой покосившейся избенки, на пороге которой очнулся Чарли.
… Клер плакала над рисунками, слезы капали на голубое акварельное небо.
- Клер, ну что ты, все будет хорошо. Они вернутся, ты вернешься. Вы с Репкой будете вместе.
Господи, он и сам-то не до конца еще разобрался, что за хрень творится вокруг, что это за измерение, или мир, или что-там-еще (Кристиан обещал объяснить в свое время). Не разобрался – а уже её утешал. Но ведь он иначе не мог. Он привык так.
- Не уходи. Не уходи хотя бы ты, не бросай меня больше, не уходи… - её губы шептали это его губам, разрывая поцелуи.
- Я уже жила без тебя, - её руки расстегивали его ремень, нежные тонкие пальчики путались, она прижималась к нему, запрокидывая голову, чтобы слезы текли назад, к ушам.
- И я больше не смогу, - она отступает на полшага назад, почти уже спокойная, и стаскивает майку через голову. Золотистые волосы падают на плечи и грудь.
Кожа у неё такая белая – почти что светится. Она даже от простого поцелуя нежно алеет. Или просто его губы слишком горячие.
Это все реально, какой бы эта реальность не была. Клер мнет в гармошку ткань его майки, прежде чем стянуть, Клер снова отступает – приглашая за собой. Влажный штрих её языка по его ключице.
- Ты купался в океане?..
- Что?
- Кожа… солоноватая… как морская вода, - объясняет она шепотом, а сама целует и целует его в шею, в мочку уха, и в губы.
Океан? Купался? О, да. «Пенни не посылала корабль».
- Да.
- Ненавижу океан, - выдыхает она. - Теперь. А тебя, тебя…
- Что? – спрашивает он, и накрывает её левую грудь ладонью. Сжимает. Клер проглатывает тихий стон.
- Лю…блю. Люблю…
И все меняется ежесекундно – бриз сменяется ветром, ветер -цунами, и вот уже она всхлипывает, пряча лицо у него на груди, а он целует её в висок, остывая внутри неё. Так было в первый раз – но за ним следуют другие дни, другие ночи. Клер, бывает, закусывает нижнюю губу, эдакое детское «хочу», и толкает его на кровать – кровать здесь единственная, узкая, почти как в келье, только какая уж тут келья. Он смотрит снизу вверх, она наклоняется. Губы, кончик носа, лоб, отросшая челка – и щекотно, и невыносимое наслаждение. Мускулы его живота напрягаются, мысли скользят ниже, ниже, где порхают её теплые руки… Взрыв рядом, но она не дает ему случиться – рано. Бросается вперед, ложится сверху, они целуются, и целуются, и целуются. Раздеваются. Она такая красивая, желанная, беспомощная. Такая нежная, теплая, терпко-сладкая. Он начинает запоминать её тело. Люблю твои руки, сказала Клер однажды. Руки музыканта. Только ты можешь… только ты… как хорошо, Чарли.
Она всегда первая («Пожалуйста, пожалуйста…») просит войти в неё. Сначала двигаются мягко, потом она шепчет: «Быстрее» и «Еще», а он повторяет, улыбается, дразнит, а потом подчиняется. Если он сверху, она всегда оплетает его ногами, руками – движение её бедер вверх (глубже) - взгляд всегда глаза в глаза (там туман, сон, явь, жизнь). Если сверху она, то взгляд этот пронзает сильнее, как будто и паришь, и падаешь. Протянуть руку, скользнуть ладонью по её животу и выше, к маленьким темно-розовым сосками. Мир тонет, мир горит, вверх и вниз, плавно, быстрее, вдох-выдох. Полустоны, крик, обрывки имен.
Чарли баюкает Клер в своих объятьях, но она не сразу засыпает, а осторожно касаясь губами, покрывает поцелуями его лицо, плечи, грудь. Утром она точно так же, стягивая с него простыню, целует его спину (он всегда спит на животе) на которой видны тонкие розоватые царапины. Он просыпается и вздыхает, она тихонько смеется.
Однажды, думает Чарли, я проснусь, а её не будет рядом – тогда я пойму, что я, все-таки, в аду.
- Совсем скоро, Чарли, тебе надо будет навестить старого друга,- говорит Кристиан. Они стоят снаружи хижины, вокруг предутренний сумрак. Клер, разумеется, еще спит.
Чарли понимает: то, что он жив, не означает, что он когда-либо вернется к жизни предыдущей. Увидит Лиама. Будет жить в Лос-Анджелесе с Клер и Репкой.
Но у него нет выбора.
И он должен быть благодарен за эту реальность.
И он благодарен.
Он входит в хижину осторожно, чтобы не разбудить Клер. Легкий порыв ветра на секунду приподнимает уголки детских рисунков, висящих на стенах.
Клер спит, подложив руку под щеку. Чарли садится на край кровати. В ушах звучит последнее, что Кристиан сказал ему сегодня:
«Ты же не думаешь, что вы теперь навечно вместе?»
Он закрывает глаза.
4. Для Али, Дес/Пенни (ВИА Гра - Good morning, папа!)
читать дальше- Ты будешь лучшим отцом на свете, - уверено говорит Пенни, когда их яхта дрейфует у берегов Фиджи. Живота у Пенелопы еще совсем нет, но вот в лице появилось что-то новое, словно свет загадочных огней под прозрачными волнами.
Десмонд наклоняется и целует её живот сквозь льняное платье, потом, выпрямившись, снова целует - в губы. Ветер ревниво подхватывает пряди её волос и щекочет ими лицо Деса.
… Вскоре его начинают мучить кошмары. Нет, в них их яхта не попадает в шторм, Пенни не гибнет в родах, и даже Чарльз Уидмор не находит их. В них Десмонд обнаруживает себя в чужих и непонятных краях, он пьет прогорклое пиво и с ужасом понимает, что снова сбежал, сбежал куда глаза глядят - от Пенни и их нерожденного еще сына. Он не мог в этих снах найти объяснения своему поступку, но зато голос Уидмора (о, без него все-таки не обошлось!) объяснял все прекрасно. «Потому что ты трус, Десмонд».
Он просыпался в испарине, вглядывался в спящую Пенни, шептал «никогда, никогда, никогда не брошу». Убеждал себя.
Беременность сделала Пенелопу романтично-возвышенной. Пенни могла проснуться утром, растолкать Деса и сказать: «А давай в Ниццу». И они плыли через полмира в Ниццу. Буквально.
Еще Пенни теперь постоянно носила платья, подвязывала волосы лентой, читала стихи. Хихикала: «Нет, я сама себя не узнаю». Лицо у неё непривычно загорело, и глаза от этого казались синее и ярче. Дес брал это лицо в ладони, бережно, как драгоценность.
…А кошмары продолжают сниться. Он еще ни разу не разбудил Пенни и ни в чем ей не признался, и от этого возникало ощущение одиночного заточения, проклятия притворством.
Живот Пенелопы округлялся. Десмонд настаивал, чтобы они причалили в каком-нибудь адекватном европейском порту и показались врачу. Но Пенни, всегда такая практичная, вдруг решила (видимо, на волне всей этой новой гормональной романтики), что это ни к чему. Женщины, сказала она, в древние времена рожали прекрасных здоровых детей, потому что не тряслись над каждым шевелением ручки или ножки в утробе, и не облучали их в кабинетах УЗИ. Они были близки к природе, «…и мы с тобой, любимый, - добавляла она, - тоже сейчас весьма к ней близки, поэтому все будет хорошо». Десмонд нехотя смирялся.
Потом ему стало хуже. То, что не снилось по ночам, преследовало днем. Он словно воочию видел и шторма, и как Пенни кричит от боли, вся в крови.... И словно кто-то нашептывал Десу: ты будешь виноват, если это случится. Это не жизнь для твоей любимой женщины. Ей нужна нормальная крыша над головой. Постоянство. Врачи. Все, к чему она привыкла. Без тебя она, кстати, тоже привыкла жить. Чарльз Уидмор никогда не успокоится, пока не найдет свою дочь… но ведь Пенни скрывается из-за тебя. Не лучше ли тебе уйти, Десмонд? Уйти, уйти, она потом поймет, позже…
Вообще-то это идиотизм, убеждал себя Десмонд. Ты пережил армию, тюрьму, три года страшного одиночества… и теперь, наконец-то, решил сойти с ума?..
(решил)
…Десмонд поднялся из-за стола, открыл кухонный шкаф, достал бутылку. В ней светился янтарем хороший виски. Единственный алкоголь в «доме», не считая банки медицинского спирта. Общество трезвости.
Со стуком водрузив бутыль на тот же стол, Десмонд облокотился о столешницу и на секунду прикрыл глаза. Кровь стучала в висках
(этот Остров Остров он тебя не оставит сведет с ума)
Пенни не было на яхте, выскочила в магазин, отказавшись от сопровождения («Я на секундочку»). А Дес чувствовал, что реальность ускользает, что все вокруг – лишь декорации, и сейчас они рухнут, а Пенни не придет больше. Вместо неё войдет эта женщина из Лос-Анджелеса, мать Фарадея, и скажет…
«Трус».
Хотелось выпить.
Может, происходящее вокруг – очередная вспышка пополам с иллюзией.
«Трус».
Он потянулся к виски.
Но его руку перехватила другая рука – теплая, родная, реальная. Губы, осторожно поцеловавшие его в уголок рта – были реальными. И вся Пенни, обнимавшая его, была реальной, настоящей. Он не услышал, как она вошла, но она была настоящей.
Десмонд и не заметил, что он весь покрыт испариной, что его трясет как в лихорадке. Пенни шептала ему слова утешения, которые шепчут маленьким детям.
… - Ты не трус, Десмонд.
Мир вокруг начинает качаться – прилив. Он им не мешает, убаюкивает. Это ведь теперь их стихия, жизнь на воде. Привыкли, сроднились.
- Знаешь, кто был трусом?
Десмонд перебирает в темноте её волосы.
- Кто?
- Мой отец. Да, мой отец, - повторяет Пенни с неожиданным жаром, приподнимаясь на локте. – Я говорю «был трусом», потому что… нет, он не умер для меня, я не могу сказать так, он же, все-таки…
(«Тихо, тихо», - приговаривает Десмонд, гладя её спину, и Пенни, чуть успокоившись, снова опускается на подушку).
-… Он никогда не был женат на моей матери и, более того, никогда не жил с ней. С нами. Он все время уезжал куда-то… периодически возвращался, подкидывал какие-то деньги, а потом опять исчезал.
- Куда?
- Не знаю. И мама, кажется, не знала. Потом она заболела. Рак. Она год умирала. Отца все это время не было видно. Он объявился только после её смерти, забрал меня к себе. И осыпал, так сказать, любовью и заботой. Он дал мне все, да. Но он думал, будто бы я ничего не помню – будто бы я была слишком мала для того, чтобы помнить.
- А ты не забыла.
- Я ни-ког-да не забывала.
И я знаю, что он рассказывал людям: что я плод случайной связи, и он узнал обо мне только после смерти мамы, но он любит, да, он любит меня… Десмонд, ты не будешь таким как он. Я знаю.
… Прилив обнимает берег. Десмонд засыпает – его ждет первая ночь без кошмаров.
- Ты будешь лучшим отцом на свете, - шепчет ему Пенелопа.
5. для annelia - Хартиган/Нэнси, АУ (Laleh - Call on Me)
читать дальшеИ он спрашивает: «Ты же любишь сладкое?».
- Почему ты так решил? – с усмешкой спрашивает она.
- Потому что все девочки любят сладкое.
Иногда она не знает, хочет ли она быть для него взрослой девушкой, или оставаться маленькой девочкой. Наверно, надо примириться с тем, что две эти ипостаси сливаются для него в одну.
Он принес для неё желейные конфеты, подтаявшие, фруктово-приторные. Она так осторожно кладет их в рот, так умилительно щурится от удовольствия – девочка и есть.
Им до сих пор обоим не верится, что Бэсин-сити остался позади.
Или это только сон?
Или я, все же, умер, и это рай (если я, конечно, заслужил рай), думает Хартиган.
Или я, все же, умерла, и это рай (если я, конечно, заслужила рай), думает Нэнси.
По ночам она для него совсем не маленькая девочка (или?..)
Еще она любит считать его шрамы (от пистолетных выстрелов).
Проводить по ним подушечками пальцев, целовать.
Он говорит: «Ты больше никогда не будешь заниматься тем, чем занималась, Нэнси. Я люблю тебя».
А она рассказывает ему о том, как сочиняла ему письма в школе, делая вид, что решает задачи по математике.
Я бы всегда тебя ждала, говорит Нэнси. Понимаешь, если бы ты зациклился на этом своем «Нэнси-ты-еще-слишком-мала-ты-почти-еще-ребенок», я бы все равно – ждала. Ты бы передумал, знаю-знаю. Как же иначе?
Она засыпает у него на груди.
А Хартиган думает: может ли сердце разорваться от любви, или все поэты брешут?
Ему нравится последний вариант, потому что ему жизненно необходима жизнь.
«Нэнси».
6. Ди и Лектер - Saw, они-сами-знают-что. (Fleur - Формалин)
Много недосказанного и необоснованного, но что есть, то есть.
читать дальшеОбезболивающее притупляет ноющую боль от порезов на теле. Сознание же притупляет (нет, обрубает) желание запить обезболивающее хорошей порцией алкоголя.
Он разобрался со всеми следами прошедшей ночи, сожравшей специального агента Страма.
Что ж, теперь – навстречу новому дню. Ха. Похоже на дурацкий слоган рекламы дешевых хлопьев. Или растворимого кофе.
Встреча с Эрикссоном была назначена на два часа. Экстренный слет по поводу, собственно, Страма и новых жертв – на половину четвертого. Хотя кристально ясно, что больше ФБР не даст копам ни кусочка урвать. Только не в этот раз. Это уже – их падаль.
А у Хоффмана пока другие дела.
… Детский психиатр похожа на покойную агента Перес. У неё такие же огромные черные глаза. И выражение лица как у девочки, которая одновременно пытается заслужить похвалу и боится наказания.
- Как она? – спрашивает Хоффман.
- Стабильно. – Глаза драматически блестят. – Вы можете войти, но, пожалуйста, будьте осторожны.
- Как же иначе.
Отвратительный мертвый свет в этой палате. Корбетт из-за него кажется еще бледнее, о, и эта казенная больничная рубашка – бедная девочка, черт, знали бы они… Плюшевый медведь в изголовье кровати. Корбетт отодвигает его, чтобы посмотреть на вошедшего.
- Привет.
- Привет, - тускло отзывается она.
- Я с пустыми руками. Прости.
- Не важно.
Хоффман садится рядом.
(Их мысли. Не произносимые вслух слова. Текут между ними. )
- Как ты спала сегодня?
- Я не спала.
У неё совсем серые губы.
- Я делала вид, что сплю, - шепчет Корбетт.
- Так нельзя, - он протягивает руку, но дотрагивается только до её одеяла, не до неё самой. – Тебе нужны силы, Корбетт. Понимаешь?
- Да. Когда я смогу уйти отсюда?
… Социальный работник покидает их дом с искренней улыбкой на устах.
- Что она сказала? – интересуется Корбетт, возникая на пороге кухни.
- Что ей нравится, как ты адаптируешься.
Она сунула руки в карманы джинс и наморщила нос:
- Правда?
- Ну… я ей поверил.
Он воткнул соломинку в пакет сока и протянул ей. Корбетт рук из карманов не вынула – наклонилась и стала пить так. Напившись, облизнулась и спросила с нажимом:
- А как ты считаешь? Я адаптируюсь?
Хоффман встал спиной к окну, сложил руки на груди и внимательно посмотрел на неё. Молча.
- Ну?
Он продолжал молчать до тех пор, пока она не почувствовала себя по-дурацки. Но взгляда не отвела, и он, наконец, соизволил заговорить:
- Мы с тобой проясняли тему заслуженных и незаслуженных оценок, кажется.
Корбетт вспыхнула:
- А что, я не заслужила?
Она опустилась на табурет, проворно закатила левую штанину. На её узкой голени заживал длинный, прижженный йодом порез. Не из тех, что оставляют шрамы, но внушительный.
- Вот это – разве это…
- Успокойся, во-первых.
О , он-то был само спокойствие.
– Во-вторых, в том, что ты лезла не в свое дело, заслуги мало.
Она закрыла лицо ладонями. Знала, что он прав. Он брал её в мастерскую, чтобы только показать работу, а не подпускать к ней. Подпускать к устройствам. Она не послушалась, и…
- Хорошо, - Корбетт выпрямилась. – Хорошо. Прости. Мне просто надо знать, что я… что все не просто так. Что я достойна чего-то.
Теплая ладонь легла на её макушку. Погладила волосы. Корбетт зажмурилась. Вот теперь-то ей захотелось плакать.
- Не просто чего-то. А всего. Я верю в тебя.
- Правда? – тихо спросила она.
(правда или выкуп правда или выкуп любимая игра её брата).
- Да.
Он присел на корточки и одернул штанину её джинс. Осторожно, чтобы не задеть порез.
- Да, Корбетт. Конечно.
@темы: фенфакшен by me
-
-
13.04.2009 в 14:16бля(((((
сорри, это слишком похоже на правду. а я так не хочу(((
-
-
13.04.2009 в 14:28ыыаа. скоро ыконье станет еще одним из моих состояний.
он крут. сириус.
а лили. ыыыааа.
не, все так и было. мы это знаем.
-
-
13.04.2009 в 14:47ААААА!!! Блин, это просто... просто...
Я тебя обожаю! Спасибо огромное
-
-
13.04.2009 в 14:47Дадада!
-
-
13.04.2009 в 15:05правду относительно канона, в смысле?
Faraday
*зарделась* ойспасибо))
блин, никогда их не шиппила, но пишу этот пейринг второй раз в жизни - оказывается, мне есть, что сказать о_О
atranotte
ыыыыыыы))))
йа так рада, да
потому что да
ага
я тебя люблю
-
-
13.04.2009 в 16:21И я тебя!
-
-
13.04.2009 в 16:31ах ж ты блин. афигенно.
блин, аааыыыыэээ, членораздельно не получается. шикарно!
блин. обожаю их. обожаю твоих их.
-
-
13.04.2009 в 16:34я третья заказывала, и чиво теперь, рискую в хвосте оказаться?
тебе ж не я не прощу, тебе голоски не простят-
-
13.04.2009 в 16:38спасибо
Ирэн Адлер
все будет хорошо, билив ми.
голоски сами так захотели.
у них сейчас занятость, днем никтовать не могут.
-
-
13.04.2009 в 16:40я тут сдала материал про "Сказочную" трагедию
щас буду думать о драббле Лектер/Кларисса/Кроуфорд
уихаха.
-
-
13.04.2009 в 16:48что мне только что пришло в голову
но этого же... не может быть?..
О_о
Соня, это будет одна из самых больных историй, что я писала
*отбросила коньки*
-
-
13.04.2009 в 21:46мрррр
-
-
14.04.2009 в 19:12ты... я тебя обожаю, блин. боже. это все-все-все замечательно. это красиво.
так и есть. блин. у меня нет слов. а хочется сказать много. очень много.
«Ты же не думаешь, что вы теперь навечно вместе?»
навечно. тогда клер не уедет. просто останется с ним. навсегда. я не хочу, чтобы отдельно. госоподи.
такое сильное впечатление оставил твой рассказ о том, что было и есть. они вместе. блин. черт.
- Кожа… солоноватая… как морская вода, - объясняет она шепотом, а сама целует и целует его в шею, в мочку уха, и в губы.
аааааа. бляя. что ты со мной делаешь. мой разум.
И все меняется ежесекундно – бриз сменяется ветром, ветер -цунами, и вот уже она всхлипывает, пряча лицо у него на груди, а он целует её в висок, остывая внутри неё.
охуенно. аа. черт.
Однажды, думает Чарли, я проснусь, а её не будет рядом – тогда я пойму, что я, все-таки, в аду.
блин. он не будет без нее. она рядом с ним, да.
Господи, он и сам-то не до конца еще разобрался, что за хрень творится вокруг, что это за измерение, или мир, или что-там-еще (Кристиан обещал объяснить в свое время). Не разобрался – а уже её утешал. Но ведь он иначе не мог. Он привык так.
ДА, ЭТО ЧАРЛИ. ЭТО ОН!!
я могу процитировать все. все. все.
я тебя люблю. боже. я не могу. я обожаю фик. я все обожаю.
у них все будет хорошо. я очень этого хочу.
я верю в твой рассказ. боже, я псих.
написано больно. но так же одновременно хорошо. так можешь только ты. блин.
спасибо тебе. большое.
-
-
14.04.2009 в 19:13-
-
14.04.2009 в 19:19спасибо. дада)
Faraday
ыыыыыыыы *много разных звуков*
блин, йа радо, что ты радо, что вообще.... да
вот если б не ты, я бы и не написала никогда.
и ты пришла к ПРАВИЛЬНОМУ выводу:
блин. он не будет без нее. она рядом с ним, да.
дадада.
все будет, и будет хорошо.
-
-
14.04.2009 в 19:28блин. ну блин. *истерический смех*
все круто. и у меня потерялся словарный запас. все.
да. все будет отлично. ааааыыы. не, я на эмоциях. нужно успокоиться. *дышет глубже*
спасибо. спасибо. спасибо.
это такой бальзам на мою душонку. им хорошо - и мне хорошо. а иначе для Чарли с Клер не может быть. они заслужили.
-
-
15.04.2009 в 15:15ох божебожебоже. твой чарликлэр съел мой мозг!!
они такие очаровательные, такие милые...
это самое милое нц!
-
-
15.04.2009 в 18:04я в таком жуууутком ступоре, что...
это так хорошо-хорошо-хорошо, а потом неожиданно плохо и больно в конце...
*хлюпая носом*
я буду перечитывать еще много-много раз, но... все равно бооольно
-
-
20.04.2009 в 00:51дадада, он будет, дааа
[Игла]
я зналю, ты из чего угодно чудо сотворишь!
-
-
20.04.2009 в 08:06а уж по ГП-то *закатив глазге*
ога, ога, вообще-то уже полчаса как надо было выруливать на работу.
-
-
30.04.2009 в 07:03-
-
30.04.2009 в 09:18-
-
30.04.2009 в 12:12*умерла страшной смертью*
-
-
30.04.2009 в 12:36-
-
30.04.2009 в 21:40Ну все, это пиздец. Пиздец-пиздец-пиздец.
Как раз то, что мне сейчас было нужно.
Ты просто знай, что тебя я люблю
не только за этовсе же больше Хоффмана)))