"Фотография", ангст, PG, джен, pov Дэниела, ээээ спойлеры пятого сезона
читать дальшеОн однажды попросил у неё мою фотографию.
Вот как я узнал об этом: мне было восемь, я сидел в гостиной и читал «Илиаду», и тут зазвонил телефон. Его треньканье почти сразу прекратилось – значит, мама взяла трубку наверху. Со своего места в кресле на первом этаже я не мог слышать, о чем она говорит. И, все же, что-то мешало мне вновь сосредоточиться на книге.
Сперва я тщетно вслушивался. Затем, тихо, очень осторожно, снял трубку аппарата в гостиной и приложил к уху, стараясь не дышать. Не знаю, что руководило мной, отчего я так поступил. Я всегда был хоть и любопытным, но послушным мальчиком, знающим, что подглядывать и подслушивать нехорошо.
- … пришлешь мне хотя бы его фотографию. Я и не прошу большего, Элоиза.
Этот мужской голос не был мне знаком.
- Ты можешь получить все, что захочешь, не спрашивая ничьего разрешения. Разве не так ты всегда поступал? – спросила мать. С оттенком горькой насмешки.
- Мне не нужен мутный снимок, тайком сделанный частным детективом. Я хочу… я хотел бы, чтобы ты отдала мне снимок Дэниела по своей доброй воле. Понимаешь?
Возникла пауза, во время которой я обдумывал сказанное незнакомцем. Ему нужна была моя фотография. Зачем?
- Я понимаю, - наконец, сказала мать, - я понимаю, что недостаточно ясно выразила свою просьбу оставить нас в покое.
- Элли…
- Не называй меня так.
И мама повесила трубку. Я помедлил, и тоже опустил свою на рычаги.
Нехитрая логика и анализ услышанного подсказывали мне – звонивший был моим отцом. Или тем, кто считал себя таковым. Конечно, от этой мысли я пришел в возбуждение – впрочем, тщательно скрываемое. Для начала, я не решил, хочу ли я знать хотя бы имя этого человека. Что бы это изменило? Раз мама решила вычеркнуть его из нашей жизни, то она знала, что делала. Случались дни, когда я завидовал своим друзьям и одноклассникам, у которых отцы были. Или тем кто, по крайне мере, знал своих отцов. Однако, мама однажды сказала мне: «Дэниэл, нет в этом мире ничего такого, что мог бы дать тебе отец, но не могу дать я». И я пришел к выводу, что так называемая полноценная семья – условность, а любые условности мешают достижению истинных жизненных целей.
И я попытался забыть этот разговор, как попытался забыть покрасневшие глаза матери, спустившейся с лестницы через десять минут после того, как он состоялся. Она быстро прошла мимо меня в кухню, спросив на ходу неестественно-бодрым тоном, хочу ли я тостов с джемом.
Правда, до конца забыть не получилось – разум человека таков, что навсегда ничего стереть из него нельзя. Я стал хранить воспоминания о голосе моего предполагаемого отца на самом дне памяти. Правда, в тот же день, перед сном, я долго изучал одну фотографию, - единственную, на которой я нравился сам себе. Дело было в малой толике тщеславия, ведь там я был запечатлен сидящим у рояля на своем первом отчетном концерте в школе искусств.
Моему отцу, кем бы он ни был, снимок бы понравился точно. Что-то подсказывало мне это.
***
Она, все-таки, выполнила его просьбу.
Это случилось в 2007 году. Где-то там, тридцать лет назад, мой отец зарыл меня в землю Острова.
А теперь он сидел в своем будущем, в своем настоящем, и смотрел на лежащий перед ним разорванный конверт с единственной надписью: «Чарльзу».
И на снимок, выпавший из конверта – тот самый, где я сидел у рояля.
Отец думал о том, что он никогда не плакал и никогда не молился. Но сейчас он молился о том, чтобы суметь заплакать.
Но Бог не слышал. Или не хотел слышать.
И от этого отцу было страшно – как никогда.
End.