каждый день за окном.
каждый божий день.
то сверху, то снизу солнце в глаза.
вот такое хреновое лето.
слишком белое небо.
слишком колючая выжженная трава.
сестра мария-луиза носит в кармане шарики красного цвета, это драконья кровь; от нее наутро болит голова.
сестра карен хочет знать, где спрятался враг; бьет зеркала и оконные стекла. она права, пытаясь найти слова сочувствия мертвым львам.
но вокруг нее слишком много живых собак.
читать дальшетополиного пуха, отточенного пера тебе, беспокойной ночи, трудного вдоха; увернуться от рук их, прохладных и легких, от книжных и вымученных забот; пальцы их пахнут ладаном, формалином, нашатырем; сестры выглядят, в общем, неплохо посреди улыбающихся господ.
вот проходят, неслышные в темноте, вот скользят по лестницам мимо стен, мария-луиза или карен, мария-луиза или карен, к чорту обеих. обе не те. пусть идут в продавщицы яблок, носят длинные сарафаны, пусть их слушают, и кивают, и заглядывают в декольте.
боже, храни королеву,
утренний кофе,
позавчерашний газетный лист,
пряжку на шляпе фонарщика,
тень поперек мостовой,
летнее небо,
ирландию,
карла густава,
бедную лизу и двенадцать ее лебедей,
клару с крадеными кораллами,
боже, храни их всех.
тише, и так все слышно, дыши, пиши,
смейся и плачь, ничего не проси взамен.
а я уеду, как только начнется дождь,
я уеду в свой сказочный неверленд,
я уеду в свой гребаный ноттингемшир,
как только начнется дождь.***
Ах, какое время было, любовь моя: поднимались рано, иногда не ложились вовсе - любая секунда в счет. Одноклассники в январе липли носами к экранам из-за голой Эльзы. Мы отчего-то еще. Бабушка в фартуке занимала целый дверной проем, утирала счастливые слезы, шептала: какие мальчики молодцы. Как мы влюблялись в мальчиков этих, годившихся нам в отцы, плакали по ночам, а потом улыбались: переживем.Невозможное дело, любовь моя: внутри ни смерти, ни пустоты: губы, волосы, руки, совершенное-несовершенное времена... Астролябия смотрится в кадре - пусть остается для красоты; ни я, ни ты, - никто не знает, на что она.
Еще такая бумага - тонкая, мятая, голубая. Помнишь, мы из нее вырезали цветы к первомаю? Помнишь, какие были цветы? Медная проволока, чернильница, подстаканник, белый капрон на засохших вишнях, как будто в окне весна. Сочиняли грозу в жестяном тазу, поливали дождем из лейки, лодку качали в двенадцать рук, куда там Уильяму Блейку - лежать и смотреть, как плывут рыбацкие сети, небо, мосты.
Какая короткая пленка.
Какая долгая тишина.
Ах, какое время было, любовь моя: поднимались рано, иногда не ложились вовсе - любая секунда в счет. Одноклассники в январе липли носами к экранам из-за голой Эльзы. Мы отчего-то еще. Бабушка в фартуке занимала целый дверной проем, утирала счастливые слезы, шептала: какие мальчики молодцы. Как мы влюблялись в мальчиков этих, годившихся нам в отцы, плакали по ночам, а потом улыбались: переживем.
Пережили, как водится, выжили, выросли; это со всеми, Бог бы плакал, глядя на нас больших, хорошо, что ему не до нас.
Все часы в моем доме сошли с ума, зацепились за разное время.
Я уйду с любым, угадавшим, который час.